Переживание печального одиночества. Поиски смысла жизни. В ранней лирике Лермонтова исходным остается переживание печального одиночества: «Брожу один, как отчужденный». Уже в первых стихотворениях проявляется настроение отрицания. Уныние вызвано отсутствием страны,"где дружба дружбы не обманет, любовь любви не изменит» . Однако очень скоро откровенные признания лирического героя о себе сменяются страстным монологом, направленным против «здешнего света», равнодушного к «глубоким познаниям», славе, таланту, «пылкой любви свободы». В произведении «Монолог», речь уже о многих: субъективное «я» сменяется расширительным «мы": "Средь бурь пустых томится юность наша, И быстро злобы яд ее мрачит, И нам горька остылой жизни чаша; И уж ничто души не веселит» . Так складывался образ разочарованного поколения, отравленного пустым светом. Образ «жизни чаши» типичен для ранней лирики Лермонтова и достигает кульминации в стихотворении «Чаша жизни": "Мы пьем из чаши бытия С закрытыми очами, Златые омочив края Своими же слезами, Когда же перед смертью с глаз Завязка упадет, И все, что обольщало нас, С завязкой исчезает; Тогда мы видим, что пуста Была златая чаша, Что в ней напиток был — мечта, И что она — не наша! ". Не зря Лермонтов называл себя «сыном страданий». Образ «вечные странники» дает ключ ко всему произведению: «Мчитесь вы, будто, как я же, изгнанники… ". Судьба туч оказывается сближенной с судьбой поэта: "Я меж людей беспечный странник, Для мира и небес чужой» . Как и он, они вынуждены расставаться с родной стороной «милым севером». Та же «чаша страданий». А дальше? «Нет, вам наскучили нивы бесплодные… ". Тучи никто и ничто не гонит, они никому не мешают. Тучи свободны от всего, в том числе и от людских переживаний, страстей. Они – «вечно холодные». В сущности, это прямое противопоставление двух мировоззрений. Та свобода, которая освобождает человека от всяких привязанностей, от теплоты дружбы от участия в судьбе других, отрицается. Да, я страдаю, я гоним, я не свободен, но у меня есть идеалы, есть чувство Родины. И как бы ни сильна была тоска, ее не променять на холодное равнодушие тех, для кого нет изгнания потому, что нет Родины
