Сходства между двумя классиками русской новеллы бросаются в глаза. Это: юмор; жанр несолидно короткого газетно-журнального рассказа; читательский успех вопреки сомнениям критиков; постепенное движение к более крупной и «серьезной» форме; осмеяние мелочной повседневности — «пошлости» у Чехова, «мещанства» у Зощенко; работа с бытовыми и литературными штампами; поэтика сюжетной и стилистической «незначительности» (Попкин 1993); проблематизация повествования — применение «невыверенной фигуры нелитератора как рассказчика» у Чехова (Чудаков 1986:365), полуграмотный сказ у Зощенко. В статье Зощенко 1994 [1944] гонимый советский автор даже трактовал Чехова как своего alter ego, по-эзоповски пользуясь им для оправдания собственной позиции непонятого сатирика. Зощенко был моложе Чехова всего на 34 года (примерно как Чехов — успевшего заметить его Толстого) и мог читать его еще при его недолгой жизни. А статья о Чехове была написана к сорокалетию со дня смерти, то есть, примерно с той дистанции, с какой мы сегодня говорим о Зощенко. Очевидны и различия. Прежде всего, различны эпохи: до- и послереволюционная. Далее, противоположна социальная динамика: Чехов движется из мещан в интеллигенты, Зощенко — из дворян-интеллигентов в попутчики и «пролетарские» и советские писатели. Контрастна и динамика профессиональная: Чехов из врача превращается в юмориста, Зощенко — из юмориста в своего рода психотерапевта. И, конечно, Зощенко приходит в литературу тогда, когда Чехов уже представляет классическую традицию, как ни трудно далась ему — и его критикам — эта канонизация.
