– А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! Что это на вас за поповские подрясники? И этак все ходят в академии? – Такими словами встретил старый Бульба двух сыновей своих, учившихся в киевской бурсе и приехавших домой к отцу. Сыновья его только что слезли с коней. Это были два дюжие молодца, еще смотревшие исподлобья, как недавно выпущенные семинаристы. Крепкие, здоровые лица их были покрыты первым пухом волос, которого еще не касалась бритва. Они были очень смущены таким приемом отца и стояли неподвижно, потупив глаза в землю. – Стойте, стойте! Дайте мне разглядеть вас хорошенько, – продолжал он, поворачивая их, – какие же длинные на вас свитки! Экие свитки! Таких свиток еще и на свете не было. А побеги который-нибудь из вас! Я посмотрю, не шлепнется ли он на землю, запутавшись в полы. – Не смейся, не смейся, батько! – сказал наконец старший из них. – Смотри ты, какой пышный! А отчего ж бы не смеяться? – Да так; хоть ты мне и батька, а как будешь смеяться, то, ей-Богу, поколочу! – Ах ты, сякой-такой сын! Как, батьку? – сказал Тарас Бульба, отступивши с удивлением несколько шагов назад. – Да хоть и батьку. За обиду не посмотрю и не уважу никого. – Как же хочешь ты со мною биться, разве на кулаки? – Да уж на чем бы то ни было. – Ну, давай на кулаки! – говорил Тарас Бульба, засучив рукава, – посмотрю я, что за человек ты в кулаке! И отец с сыном, вместо приветствия после давней отлучки, начали насаживать друг другу тумаки и в бока, и в поясницу, и в грудь, то отступая и оглядываясь, то вновь наступая.
